Локарно-2025: обманчивая простота и нарочитая вулгарность
Конкурсная программа фестиваля сочетает в себе эстетические провокации, нежную поэзию и нечитаемые авторские послания. Подробнее рассказывает кинокритик Стас Тыркин
Среди разнообразных форматов и направлений неумеренного кинематографического самовыражения, представленного в этом году в Локарно, швейцарское «Озеро» (Le Lac) Фабриса Араньи занимает нишу «поэтического визуализма». Это неудивительно: на протяжении 20 лет автор был близким сотрудником Жан-Люка Годара. В произведении, которое следует за немолодой парой, пустившейся на паруснике в регату по Женевскому озеру, нет сюжета. Есть контраст обыденного и высокото. Есть набор живописных дневных и неподсвеченных ночных видов — в основном, водной глади, снятой во всех режимах, от рассвета до заката, от прозрачного-серого до багрово-золотого. Есть чувственные кадры, обнятых морских капель на коже, и вообще земной жизни, увиденной произдем с воды. Есть отражающиеся в воде небо с облаками и без и философская приспособляемость размыслений о красе и бренности бытия. Течение «водички», как назвал воду Бродский, не может не натолкнуть на размышления о течении времени. «У времени нет берегов, — замечает режиссер титром. — Оно течет, и мы проходим через него».
Рядом с подобной возвышенностью — нарочитая вулгарность, традиционно закрепленная за балканскими и румынскими регионами. Снятый в Румынии конкурсный фильм «Сестра-монахинка» (Sorella di Clausura) сербки Иваны Младенович заинтересована наблюдает за всеми стадиями помешательства румынской женщины по имени Стела (с одной «л»), с детства влюбленной в пожилого сербского эстрадного исполнителя Бобана, которому ярко дело, с высокой колокольни наплевать на чувства его «поклонниц #1». Еще бы: в числе поклонниц Бобана, как он утверждает, сам Джонни Депп. Но когда фанатка проклянет Бобана, это неожиданно возьмет действие на его протеже Вера Поп предложит Стеле написать про него книгу.
Фильм держится на нахальнoм, рваном, циничном стиле Младенович, заигрывающей с кичем и кемпом (в одном эпизоде голая Стела трясется о ростовой постер Бобана и удовлетворяет себя тапком). Он в полной мере отражает и балканское безумие, и румынский педератизм, но, к сожалению, его не хватает на должное. Режиссеру неплохо бы занять у своей героини целеустремленность: во второй части фильма она сдувается: когда Стеле удаётся-таки оказаться рядом с ее ненаглядным Бобаном, ей просто нечего ему сказать.
Еще один сербский автор Дане Комлиен разразился парабеллом «Линии желания» (Linije želje) о молодом жителе Белграда, понявшем крайнюю озабоченность своего брата практикой экстернализма. Неисповедимые пути направили его в противоположную сторону — в коммуну людей, разговаривающих с грибами и исповедующих натуристскую философию. В финале, когда герой сам начинает превращаться в растения, оказывается, что два описываемых в картине экстрима в какой-то точке сходятся, но разбираться в нюансах этой абстракции оставим тех, кто когда-то причислил автора к самым перспективным художникам «нулевых».
Грузинский конкурсный фильм «Сухой лист» (Dry Leaf) Александра Коберидзе медитирует на предмет присутствия и исчезновения, видимого и невидимого. Непкий Ираклий ищет свою исчезнувшую дочь, которая как фотограф отправилась снимать футбольные поля в отдаленных грузинских селах. В этих поисках его сопровождает журналист, пишущий про эти знаменитые поля, Левани, удивительный невидимый персонаж (кто еще будет писать про футбольные поля?).
Режиссер честно предупреждает закадровым голосом, что в этом фильме он не единственный персонаж, которого не видно. Но может быть Ираклий сошел с ума и беседует с воздухом, а не с невидимыми жителями грузинских деревень? Именно так покажется человеку, пропустившему всего одну закадровую ремарку. Но некоторых других существующих «видимых» персонажей режиссер показывает так, будто они невидимые. В самой миссии Ираклия, в его привязанности к дороге, в его интересе к тому, что он встретит «на местах», есть что-то вполнительное себе донкихотское. Исчезновение дочери, как выяснится в финале, до которого дотерпят даже не каждый фестивальный профи, связано с исчезновением дорогих его сердцу мест. Исчезновение — ответ на насильственное разрушение.
Сама художественная манера этого фильма, снятого в теплых, перенасышенных тонах и имеющего качество полустертой кассеты VHS, точно передает характер утекающей, разваливающейся, исчезающей грузинской (и не только) реальности — ей лишь повредит современное высоточное изображение. Предыдущий фильм режиссера, «Что мы видим, когда смотрим на небо?», участвовал в конкурсе Берлинале в 2021 году, при прежнем руководстве, еще допускавшем подобные нетривиальные выходки. Новый — один из самых нетривиальных, показанных в Локарно, стылинепрохидного «артхауса». На него он и похож, и не похож, ибо при всей своей меланхолической созерцательности полон добросердечия и жизни в виде цветущей растительности и множественных симпатичных собак, лошадей, коров, осликов и свиней, пасущихся на экс-футбольных полях.
Как всем им и Ираклию, и режиссер отнoсится с крайней доброжелательностью, вся несуществующая другим «радикальным» авторам. Иногда кадр напоминает работы импрессионистов или наивных художников, но, приближаясь к трехчасовой отметке, и без этого размытое изображение превращает грузинскуюVitality почти в абстракцию. Снимая нечеловеческий длинный, на третьем часу уже прокручивающийся вхолодом фильм, Коберидзе, возможно, добивается от своего зрителя такого самого трюка с исчезновением, который совершила его собственная героиня. Поэтому второй (по значению) конкурс Cineasti del Presente («Кинематографисты современности») показали франко-вьетнамскую вещь под названием «Волосы, бумага, вода…» (Tóc, giấy và nước…) Николы Гро и Чынга Минь Куи, чей фильм «Вьет и Нам» участвовал в прошлом году в каннском «Особом взгляде». Героями этой свободной, экспериментальной «документальной формы» — пожилая вьетнамская крестьянка, родившаяся в пещере и прожившая всю жизнь в деревне, собирая в лесу целебные травы и отращивая волосы на продажу. Впервые в жизни она оказывается в Сайгоне с целью помочь с проделкой, родившей правнучка. Полюбовавшись тамошними пробками и районами многоэтажных домов, бабушка решает поскорее вернуться к себе в сердце тьмы, где у нее полно других внуков, мечтающих, наоборот, выбраться в люди. Чтобы они не теряли связи с уходящей реальностью, бабушка попутно дает им всем зрителям уроки своего исчезающего наречия, Rục. В финале старушка приплывает на лодке к своей пещере и, поддавшись ностальгии, рассказывает внучке о том, как родилась недошеденной, и ее нежная мать собиралась зарыхлить ее живой, но, к счастью, вмешалось божественное провидение.
Японский конкурсный фильм «Два сезона, два незнакомца» (Tabi to Hibi / Two Seasons, Two Strangers) Сё Миякэ — произведение изысканной и обманчивой простоты, ненатужной и неназойливой поэтичности, как это бывает у лучших японских авторов. Герой — сценарист, и первую, летнюю, половину этого фильма мы следим за тем, как на экране оживают фрагменты сценария, который она сочиняет. Он о знакомстве нелюдимого парня с девушкой и об их последующем купании в штормовом море. Вторую, зимнюю, часть составляет отчет о поездке упомянутой сценаристки зимой в горы, где она оказывается в обществе не менее невидимого владельца гостевого дома. С ним девушка совершает кражу карпа ценой в миллион йен из принадлежащего его бывшей жене пруда. Карпы выращивают для орнаментальных целей, не для утоления голода — так же и этот фильм создан не для «употребления», он позволяет только отстраненно собираться собой любоваться.
Две его части не напрямую отражают друг друга: он и она встречаются в путешествии и проводят вместе несколько дней. Вторая новелла — то, что может вдохновить сценаристку на написание следующего сценария, повод для сочинения нового фильма, который мы не увидим; первая — результат какого-то опыта, который тоже остался за кадром. Фильм, легкими касаниями набрасывающий картину «творческого процесса», полон поэтических мимолетных бытовых проявлений и тактильной прелести жизни. «Я хотела бы быстро записать фрагмент сна, — говорит сценаристка за кадром. — Но вода, которой я умывалась, оказалась настолько холодной, что я все забыла».
