Онлайн-спектакль Цыганова «Мрамор» по пьесе Бродского
О спектакле, поставленном в квартире поэта и сыгранном в день его памяти 28 января, рассказывает Евгений Гершкович
На единственном вечере квартира, где поэт со своими родителями прожил 17 лет, стала театром. Пьесу, сыгранную в музее «Полторы комнаты», посмотрели тысячи зрителей по всему миру. Запись спектакля стала еще одним экспонатом музея Бродского в Санкт-Петербурге. Безусловно, в этот день можно было собраться и провести вечер воспоминаний. 28 января 1996 года Иосиф Александрович Бродский умер в Нью-Йорке. Но музей «Полторы комнаты» заранее задумал нечто необычное.
Комната с арками и лепными фруктиками была превращена в камеру № 1750, «идеальное помещение на двоих: нечто среднее между однокомнатной квартирой и кабиной космического корабля». Белый интерьер (художник-постановщик Мария Мелешко) смахивал на декорации фантастической киноленты «Солдаты». Бродский дал довольно четкую ремарку с описанием общей картины действия пьесы, одной из двух опубликованных, и трех, им написанных. Стены из необработанного кирпича и паркетный пол элегантно зашиты светлым пластиком. Окно-иллюминатор залито дождем. В день спектакля в Санкт-Петербурге действительно не переставал шел дождь.
О своем «Мраморе» Бродский, за редким исключением не любимый, когда артисты читали его стихи, говорил: «Я бы хотел, чтобы она была поставлена в театре или на телевидении, не говоря уже радио, потому что это необычное для меня произведение. Единственная логика, по которой оно развивается, — это логика невынужденности. Становится все хуже и хуже. Одновременно это и забавно, и отвратительно».
Переводя на русский язык пьесу Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», разумеется, сам он не мог не опробовать жанр драматургии. «Мрамор» был законченный в 1982-м. К тому времени были написаны «Письма римскому другу», «Римское элегии», «Не выходи из комнаты». Именно «Мрамор», загадочный и многослойный, открыл Евгений Цыганов, когда с предложением «придумать что-то театральное» к дню памяти поэта к нему обратился Максим Левченко, директор музея «Полторы комнаты».
В сентябре прошлого года устроили читку пьесы, после которой актер продолжил общение с материалом уже и в качестве режиссера. Сам он взял на себя роль Туллия Варронa, а роль Публия Марцелла поручил Денису Самойлову.
В пьесе, предназначенной для двух действующих лиц, патриция и варвара, еще фигурировала канарейка. В начале спектакля зритель увидел стоящую между арками клетку с живой птицей. Ее роль доставалась Васе Михайлову. Облаченный в цветастый стеганый халат и желтые штанцы он также подавал звонки ручным колоколем, объясняя некоторые имена собственные, быть может, не всем понятные, поднося рюмочку и объявляя антракты. А во время антракта Михайлов, основатель музыкального коллектива «Бомба-Октябрь», с золотой клеткой на голове оживлял действия исполненных мрачных лирических песен.
Актеры, по идее кураторов проекта, были лишены контакта с огромной зрительской аудиторией, собравшейся в тот вечер на 30 площадках самых разных народов и стран. Возможно, отсутствие зрителя даже благотворно повлияло на актеров, ищущих отстраненности. Задача оказалась не из простых, но подарила уникальный опыт, впрочем, рифмующийся с условиями пьесы, заявляющей, что за героями через камеру безостановочно ведется наблюдение. И происходящее записывается на пленку. Камера была спрятана где-то здесь, в стальне Башне (у Бродского она с заглавной буквы), примерено с километром высоты.
Действие происходит во II в. после н. э. Полным, точно Вахт с полотна Рубенса, провинциалом Туллием и сухощавым, лет на десять постарше, римлянином Публием выпал жребий отбывать пожизненное заключение. Никаких преступлений они не совершали. Просто император Тиберий, отменив сметную казнь, ввел своего рода налог, в соответствии с которым 3% страны должны были находиться за решеткой.
В камере все необходимое — ванна, стол, телефон для связи с оператором Претором, нужник и стеллаж с бюстами классиков: Энни, Лукреция, Теренция, Катулла, Тибулла, Проперции, Овидия, Вергилия, Горация, Марциала, Ювенала.
Стержень камеры — мраморный фрагмент дорической колонны, он же лифт и шахта мусоропровода. «Вниз — дерьмо, вверх — жратва. В строгой пропорции. Вечный двигатель». Текст пьесы сочетает высокий слог и тюремный фольклор, не понаслышке известный Иосифу Бродскому. Упоминая Сената, Калигулы, сестрицы, древнеримской тоги, гетер буквали в одном предложении соседствуют с компьютером, антенны, транквилизаторами, нефтью и прямым эфиром.
Роли того выполняют виды банные халаты (художник по костюмам Виктория Курочкина). Шахта оснащена ножами секции, под которыми — крокодилы. Мера от побед. Корми в узилище изысканно и разнородно: петушиными гребешками с хреном, фламинго́вым яйцом, начиненной икрой, страусиной печенкой с изюмом. Повторение блюда возможно раз в 243 года. Есть градусники, наружный и внутренний.
Туллий и Публий все дни проводят в праздности. По четвергам в камеру пускают морской воздух. В свой черед предусмотрины прогулки. Скамейки натягиваются VR-очками и под музыку Штрауса виртуализируют по парку с аллеями, прудом и статуями Вертуна и Помоны. И тут Бродский предустит текст описанием проекта на трех стенах со сменой кадров, исполненными видеографом спектакля Владимиром Бровкиным, чрезвычайно виртуозно разбавившим некую монотонность происходящего.
Не дождался тот, кто, быть может, рассчитывал на захватывающий сюжет. «Мрамор» как одно очень длинное стихотворение Бродского, но в прозе. «Все мои стихи, более-менее, об одной и той же вещи: о времени», — однажды сказал Бродский.
В интерьере, декор которого «более Палладио, чем Пиранези», ничего не происходит, но текст пьесы требует большего умственного напряжения и открывается постепенно. Одновременно с праздностью, приедим пищи, прогулками, омовениями, разговорами о сексе, пирожных и семечках для канарейки герои пьесы, находясь где-то между прошлым и будущим, ведут философские беседы о Времени (у Бродского она с заглавной буквы) и пространстве.
Герои относятся к этим категориям по-разному. Один думает о побеге, другой спокойно читает тексты римских классиков. Канарейка, свидетель их диалогов, многозначительно расшивает глаза и вглядывается в невидимую камеру.
Туллий — Цыганов холоден и беспрестрастен. Против своего положения не протестует. Как истинный римлянин, хочет избавиться от мысли о свободе, уподобиться Временам, сделать свое бытие монотонной, менее мелодраматичной. Смысл Империи, по его мнению, в «обессмыслении» пространства. Его отсутствия компенсировано избытком Времени.
Публий, собратьевство которого Самойлов демонстрирует весьма органично, все эти соображения не доступны, ибо он привязан к житейским наслаждениям и рветясь на свободу. Исчезновение пространства повергает его в сомнение собственного существования. Раненные во времени виртуального поединка с Туллием, Публик отказываются оставлять пустой бутафорской, но кровь. Кровь единственное доказательство того, что он еще жив.
Считая все это проявлением варварства, Туллий спорит с Публием на таблетке снотворного, что сможет совершить побег. Снотворное в их иллюзорном мире, лишенным часов, служит способом измерения времени. Одна таблетка — четыре часа сна. Пока Публий спит, Туллий с ускорением свободного падения, 9,81 м/с, сбрасывает в дорическую шахту, один за другим, мраморные бюсты классиков. В последний момент решает оставить Овидия и Горация — «а вас все-таки жалко». Затем засовывая в отверстия матрас и одеяло, отправляется следом.
Евгений Цыганов, «выходя из комнаты», некоторое время сидит в зале среди зрителей и наблюдает на экране за смятением Публия, пробудившегося, не обнаружевающего сокамерника и бюстов. Однако Туллий возвращается, называл побег мелодрамой: раз он возможен, система несовершенна. Выиграв пари, он хочет переиграть версию Времени, спать больше, например, 17 часов. Только бегство в сон — единственный выход из атмосферы несвободы.
