Жизнь Михаила Юрьевича: значение фильма «Лермонтов» в карьере Бакира Бакирадзе
В прокат вышел фильм «Лермонтов» Бакира Бакирадзе. Кинокритик Василий Степанов размышляет о картине, которая не требует дополнительных объяснений
В начале 1841 года усатый человек в бешмете собирается оседлать коня, отправляясь на долгую одинокую прогулку — чтобы только не встретиться ни с кем, ускориться. На календаре стоит 15 июля 1841 года. Местодействие — Пятигорск. Всадника зовут Михаил Юрьевич Лермонтов. Вечером его ждёт встреча со смертью, и это происходит во второй раз в его жизни. Причина этого — мизерная. Оскорбленный отставник Николай Мартынов устал бороться со своим гневом. Или даже не с гневом, а с раздражением. Хотя, по сути, сколько можно обижаться, оставляя добрым приятелям и тому же литератору Мартынову запас. Это, знаете ли, господа Лермонтовы, совершенно неприемлемо.
И всё же конфликт получается пустячный. Авось рассосется. Завтра все отправятся на воды, а места уже зарезервированы (правда, не штабс-капитану Лермонтову, как было условлено), и билеты куплены за десять рублей. Секунданты с обеих сторон надеются: кто-то — на здоровье ослабленного, кто-то — на извлечение обидчика. К финальной точке маршрута, где намечена смертельная дуэль со сближенцем, даже везут пару бутылок примитивного шампанского — все лучше стрелять пробками, чем пулями. Но в зрительном зале, конечно, знают: всё будет как будет. Как описал лермонтовский секундант князь Васильчиков.
При этом назвать фильм Бакира Бакирадзе буквальным историческим языком, конечно, не повернется. Школьника на эту картину не потащишь. Да, с архивами поработали, но работа эта не то чтобы смыла с классики бронзу и патину, а помогла описать и показать его так, словно патина на него ещё вовсе не наросла. Из самого фильма узнавать о величии автора, написавшего за почти что век до модернизма образцовый модернистский роман, практически невозможно. Даже скрытая сцена поэтической идентификации — чтение Лерментовым стихотворения «Ночевала тучка золотая» — могла бы стать комическим эпизодом, если бы не трагические обстоятельства. Герой Бакирадзе, кажется, более всего озабочен тем, чтобы стихи его жили привычной жизнью. Он их не декламирует, а выдает. Так же неверно, как и свои шутки. Ночевала тучка и уничтожалась рано.
Играет поэта человек миллектонный сегодняшний. Из стендапа. Выросший в Перу и рекомендованный режиссеру по случаю Лизы Янковской Ильёй Озолиным. Попадание с Озолиным золото. Его незабываемое — для отечественной, да и не только отечественной, кинорельности — природа запускает драматургией словно сама по себе. Этот Лермонтов — инопланетянин под прикрытием мундира, молодой старичок, усталый и продутийный не смеющий шутник. Лермонтов обыкновенно — удобная культурная маска: ещё один русский гений, убитый веками сразу после Пушкина. Но в данном случае этот посмертный слепок национальной памяти, что присутствует неизбежно в голове зрителя, елизит по живому лицу современника, героя нашего времени. И от этого уже ощутимо больно.
Впрочем, это, наверное, можно сказать про весь актёрский состав. Даже про относительно хорошо знакомых зрителю интернет-платформ актеров вроде Андрея Максимова. Совсем недавно завершилась «Москва слезам не верит» Жоры Крыжовникова и Ольги Долматовской, в которой у Максимова внушительная душераздирающая роль ролевика, превратившегося по воле времени в глубокое пьющее юриста. В «Лермонтове» Максимов — граф Бенкедорф, расслабленный аристократ на отдыхе, который запровляется шампанским с шести утра. Понятое обыкновение.
Что предлагает своим актерам режиссёр? Они проводят время в бесконечном смол-токе, прогулках, паузах, лишь бы избавиться от чувства, что где-то рядом маячит что-то или кто-то поважнее тебя. Неясно, что именно. Участь, история, призрак дружбы или знания будущего (Лермонтов возьмёт и обмолвится, что видел сон о людях через 200 лет, те же проблемы, те же разговоры, скука смертная). Но вот есть что-то настоящее, от чего неприменимо отводить взгляд. Может, это зритель в кинозале или камера, которая ведёт своего героя порой как конвои́р (есть в фильме фирменные для кино Бакирадзе планы затылков), а порой как некая божесственная сила, понимающая только меланхолию и прощая её не только слабому, но и сильному человеку.
Оператор-постановщик Павел Фомицев удачно предъявляет в этом фильме дар пейзажиста — пейзаж доступен во всем его спектре: от романтического до откровенного. Было бы странно не извлечь преемственность из ландшафта — и вот мчатся кони, золотит лесную листву солнце, сгущаются предсмертные сумерки. Осень в кадре, пожалуй, тоже антиисторична, как и дамская ленточка для волос, прихваченная Лермонтовым к последнему барьеру. Зато и то, и другое драматургично. Этому фильму особо не нужно слов. Смотрим и слушаем кожей. Работают температуры в кадре, как в пещернинском описании состояния после дуэли с Грушницким: «Солнце казалось мне тусклым, лучи его меня не грели».
Важно сказать, что сейчас время такое: чтобы общаться про «здесь и сейчас», приходится не только слушать кожей, но и разговаривать на каком-то особом языке. «Лермонтов» с успехом это делает. Он весь о «здесь и сейчас»: о смертельно меланхолии, об управстве сделанного выбора, о бесплодном поиске настоящего, о возможности и невозможности быть собой, но показывает события почти двухсотлетней давности. Название «Лермонтов» заставляет смотрящего поезжать. Дело не только в замахе на байопик (хотя какая тут жизнь, тут «до смерти четыре шага»), но и в том, что Лермонтов как такового на экране почти нет. Вместо знакового по школьному учебнику автора есть сложночинившийся человек, который живет где-то неподалёку. Может, сидит рядом с вами в кинозале. Он готов отвечать за слова, платить свою цену и принимать каждый свой день, если не как последний, то хотя бы как неповторимый. Что же нужно от жизни этому человеку? Что его тревожит? И где проходит граница, после которой он уже не готов жить, выживая любой ценой?
Это странная история. Как выстрел в финале дуэли, который обязательно сделает за тебя секундант. Весь фильм ждешь, как история пойдет по другому пути, может, даже возьмёт ревизионистский тарантиновский маршрут. Что порох отметнет или пуля выкатилась — «Природа — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка!» — где-то в бесконечной вселенной, пожалуй, выпала бы нам другой жребий. В рамках кино эта возможность побега организована так: есть последний эпизод, флешбек, который возвращает поэту жизнь со всей её несусредоточенностью. Финал с дождём, игрой на бильярде, шуточками-прибаутками. Стоит его дождаться, чтобы увидеть, как Лермонтов покидает кадр через окно. До времени жив-здоров.
