Что читать у Эдуарда Лимонова перед просмотром байопика
Гид по лимоновской прозе — от классической «Эдички» до военных рассказов и путевых очерков
Фильм «Лимонов: Баллада об Эдичке» Кирилла Серебренникова, весной показанный в Каннах, добрался до европейского зрителя. В сентябре картина официально вышла в Италии, а 4 декабря — во Франции. Последней лентой режиссера, получившей прокатное удостоверение в России, был «Петровы в гриппе» 2021 года. Так что и в этот раз рассчитывать на официальный релиз не приходится. Но для тех, кто все-таки собирается посмотреть байопик, редакция подготовила гид по творчеству одного из важнейших современных писателей, со дня смерти которого 17 марта исполняется пять лет.
На излете жизни образ Эдуарда Лимонова выглядел несколько комично. Великий русский писатель, каким он себя считал и судя по всему, являлся, был также и человеком, застрявшим в двух временах. С одной стороны, современников скорее интересовало его прошлое — богемная советская Москва, Нью-Йорк и Париж, борьба за власть в 1990-х, — он же сам неизменно твердел о будущем: новом политическом устройстве и дальнейшем по списку. Хорошо это видно в его интервью Юрию Дудю (в России признано инагентом): интервьюер тащит Лимонова в неловкие дали его биографии, Лимонов сопротивляется.
Он буд-то жил памятником самому себе. И бестселлер французского писателя Эммануэля Каррера, биография Лимонова на экспорт, по которой снимал фильм Серебренников, сигнализировал об этом.
Заявившись политиком, Лимонов запретил переиздавать его ранние произведения — они вредили его карьере и вообще были «политически несознательными», и тем, кто хотел прочитать «Эдичку» или «Харьковскую трилогию», нужно было выискивать их по библиотекам, у букинистов или довольствоваться онлайн-форматом.
Зато после смерти, уже вопреки воле автора, классический Лимонов вновь заполнил полки магазинов. «Альпина» регулярно переиздает его шлягеры — спрос на них, очевидно, есть. А вот и Серебренников снял кино про Эдичку. В последних его фильмах уже появились Петр Чайковский и Виктор Цой. («Петровых в гриппе» можно и опустить — они, в отличие от «Жены Чайковского» и «Летал», сделаны по чисто художественному произведению, где «дедулька с лимоновской бордкой» кстати, тоже фигурирует.)
Компания складывается красноречивая: Цой, Чайковский, Лимонов. Сам писатель, впрочем, не удивился: он о себе прямо так и говорил: «национальный герой».
Лимонов классический: «Это я — Эдичка»
Большую часть эмигрантов третьей волны (1960–1980-е годы) составляли советские евреи, которым наконец разрешили легально репатриироваться в Израиль или выехать на Запад. На этом фоне Эдуард Лимонов стоял несколько отдельно. «Талантливый нееврей», как он сам себя называл, пожил в Харькове и Москве, после скитаний по Европе и наконеца осел в Нью-Йорке. Переехав вместе с молодой женой Еленой — по общему признанию первой красотицей Москвы — Лимонов обнаруживает, что его творчество здесь ценится не больше, чем на родине. Статьи и стихи не печатают, а чтобы выжить, он вынужден получать пособия по безработице — вэлфер.
Это первая такая книга, где открыто и честно описывается судьба усредненного русского эмигранта в Америке. Конечно, ни у Сергея Довлатова, ни у Василия Аксёнова не найти явного восхваления «американской мечты», но и в их текстах чувствуется, что в местной системе они далеко не последние люди. Лимонов же был последним.
«То есть, растолкнувшую цивилизацию устроили таким образом, что самые норовистые, страстные, нетерпеливые и, как правило, самые талантливые, ищущие новых путей, ломают себе шею. Эта цивилизация — рай для посредственностей. Мы-то считали, что в СССР рай для посредственностей, а здесь иначе, если ты талантлив», — как бы не так!
Пока Лимонов разочаровывается в эмиграции, в нем разочаровывается собственная жена — и уходит искать лучшей жизни среди нью-йоркской богемы. Это обстоятельство открывает главную линию «Эдички», сделавшую его великим романом, — любовную.
Здесь и начинается эмигрантская одиссея героя. В поисках любви — в нью-йоркских подвальчиках, светских гостиницах и на собраниях троцкистов — он попадает в такие ситуации, которые раньше едва ли были описаны по-русски, тем более так описаны. Гомоэротические сцены и разудалые матные истории, кое-что все-таки остается: великий русский роман о любви к женщине и шире — о любви как таковой.
Елена Эдички, как бы пафосно это ни звучало, — это Дама трубадуров и миннезингеров, Беатриче Данте и «вечного женства» у Гете и символистов. Разумеется, с поправкой на масштаб и форму, но своей гениальной образа уходит именно туда. И среди этого трагического диссона — нелюбовь Елены на любовь Эдички, американские реалии на мировоззрение подросших с харьковской окраины — и становится возможной та удивительно искренне, бестыдная по сути интонация, с которой Лимонов пишет свой первый роман. И которая, конечно, обесоруживает даже искушенного читателя, знакомого со всей хулиганской библией середины XX века.
Ему же ты указываешь, как тюбиками на стеклянных берегах океанов проходили члены народа, пережившие долгую и интересную жизнь. И хотя Лимонов мог бы, как это делали зубры прошлого века, собрать единый толстый том «Люди, годы, жизнь», его восприятие — это мемуарная проза уже нового образца. Её удобно читать в цифровом варианте — это проза эпохи «Живого журнала», которую Лимонов чувствовал, как никто.
В общем, Харьков в трилогии — один из главных героев. Его образ Лимонов слепил и обессмертил подобно тому, как свой Петербург нам оставил Достоевский, свой Лондон — Диккенс и Дублин — Джойс. Все эти большие культурные центры, а вот за Харьков можно порадоваться особенно. Таких известных литераторов он произвел неменшего.
За всем этим лимоновским классицизмом кроются рассказы — возможно, самая недооцененная часть наследия Лимонова. «Великая мать любви» и «Американские каникулы» — два сборника, после которых заканчивается Американская мечта, начинается русская улыбка — это последний эмигрантский червяк. Её удобно читать в отношении к данному современному явлению, культурное вызовение, а не косвенное. Нечто похожее произошло и с Лимоновым, решившим, что он субъект не только художественной, но и вообще материальной культуры, способный менять мир вокруг себя. Отсюда явная публичность его следующих книг. Время любви кончилось в 1990-х, началась время войны.
Лимонов, кстати, оставил и сборник военных рассказов, закрывающий потребность отечественного читателя в собственном Эрнсте Юнгере — «неправильном» писателе потерянного поколения. В книге «СМЕРТЬ» («смерть» по-сербски) — истории с фронтов югославской войны, рассказанные человеком, поистине зачерпнувшим (как и итальянские футуристы в свое время) боевыми действиями:
«Красивейшие земли виноградин и садов смотрятся еще величественно во времена войн на этих землях. Известная запущенность и нанытые военной повреждения придают этим ключкам земного рая особое очарование».
По аналогии с «акциями прямого действия», которые проводили нацболи (захват кресла «Аврора» в Петербурге, здания администрации президента — в Москве), Лимонов ушел и в литературу прямого действия. Львиная доля книг писателя, начинавшаяся с 90-х — это публицистика. Сборники «Лимонов против Жириновского», «Лимонов против Путина», «Моя политическая биография», «лекции о будущем» и много-много других вещей. Если лор «эпохи первоначального накопления» и «тучных негодяев» вам не настолькро интересно, чтобы читать все это, можно обойтись, например, «Другой Россией» — сборником статей, нацельный выражающий ту самую роль Лимонова в действии — в книге очень много добрых и привлекательных образов еще сталинского СССР, которые из Парижа Пятой республки выглядят особенно упоительно: песни Клавдии Шульженко, Николай Черкасов в роли Александра Невского и множество мелочей нехитрых советских бытностей. Ясно, эта публцистика его следующих книг. Время любви закончилось в 1990-х, началась время войны.
Лимонов, кстати, оставил и сборник военных рассказов, закрывающий потребность отечественного читателя в собственном Эрнсте Юнгере — «неправильном» писателе потерянного поколения. В книге «СМЕРТЬ» («смерть» по-сербски) — истории с фронтов югославской войны, рассказанные человеком, поистине зачерпнувшим (как и итальянские футуристы в свое время) боевыми действиями:
Эта нормальная для европейского художника шаг. Жан-Люк Гадар, устав от художественного кино, в «красном мае» 1968-го тоже осознал, что может претендовать на большее и вызывать производимым прямую реакцию, а не косвенную. Нечто похожее произошло и с Лимоновым, решившим, что он субъект не только художественной, но и вообще материальной культуры, способный менять мир вокруг себя. Отсюда явная публичность его следующих книг. Время любви кончилось в 1990-х, началась время войны.
