«Непередаваемость солнца»: Поэт Максим Жегалин — о том, как пережить зиму
Загадочная пора зимы снова наступила. «РБК Стиль» поговорил с поэтом и писателем Максимом Жегалиным о том, как можно облегчить эту суровую пору.
Каждый раз возникает надежда, что зима задержится. Напряжение растет — мелочи ускользают: не хватает бумаги, забывают переключить режим, кто-то в небе неожиданно заскрипел: «У нас отменено». Однако нет: все работает как часы. Снег в этом году выпал в срок — на Покров, 14 октября. Неясно, откуда у меня это древнее знание, но если первый снег выпадает на Покров, то зима ожидается долгой, будьте готовы.
Существует такая концепция, знакомая многим: весна — это детство человека, лето — молодость, осень — зрелость, а зима — как бы там ни было, глубокая старость, где-то в бесконечном феврале — маленькая точка смерти. Так природа демонстрирует нам хитрость своей сущности, будто бы говорит, что все начинается сначала: за зимой придет весна, за расставанием — встреча, за смертью — рождение. Так за год человек проходит через мини-умиротворение и демо-восстановление, начинается все сначала, и ничего с этим не поделаешь. Ностальгия и легкие тайны обобществляют меня.
Итак, зима. Как красиво описал зиму поэт Михаил Кузмин — «недвеминальность солнца». Снег, мороз, движение короткими перебежками, гололед, ощущение несказанной ночи, страшное слово «пуховик». Чем не путешествие в Тартар? И все время слышен почти неразличимый писк опасности: замерзнешь, упадешь, не дойдешь, потеряешься в сумерках. Будто бы пришел на безлюдную остановку посреди заснеженной трассы и ждешь автобуса, а он все не едет. Тем не менее, сажусь на телефон, и одного человека на 100 км вокруг, все мертво. Может быть, только охотник, прикинуться где-нибудь в сугробе, ждет лису или зайца. Криками, а в ответ задание выживания. Чем не царство Аида? Но придет весна.
Вот такие у меня ощущения от зимы (может быть, я драматизирую). Ладно, до января еще можно потерпеть — все-таки елки, мишура, надежда на чудо. В январе можно просто отлежаться. Но февраль? Тут путешествие явно затягивается, пора обратно! Но нет таких билетов. Как быть?
Шуба
В ближайшем Подмосковье, где-то недалеко от Химок, есть большой блошиный рынок. В декабре там начинают продавать шубы. Неизвестно, откуда они берутся, но стоят каких-то совсем смешных денег — однажды я купил там роскошную шубу всего за 500 руб. Что это — я не знаю (первобытный инстинкт?), но почему-то от ощущений меха на плечах становится как-то легче. Всю ту зиму я ходил в шубе и хихикал, любуясь на себя со стороны: Шаляпин с картин Мстислава Дружкова, Джон Сноу, Кэрри Брэдшо в конце концов (храни ее господь). Конечно, шуба за 500 руб. быстро пришла в негодность: мех повылезал, карманы прохудились, пуговицы поломались. Но еще и в следующем году я проходил в ней драной кошке. А в этом году все — только на рукавицы ее или коврик какой сделать. Нет больше шубы. Современные модели пуховиков меня не устраивают, так и приходится ходить в продуваемом всем ветрами осеннем пальто, пока снова не найдется нечто бархатное, желательно с лисьим воротником.
Пастернак
В первом снеге есть что-то милосердное. Вот он — белый, всегда удивительный, всегда будет в первых увиденных, покрывает собой всю грязь, всю капоть, всю гадость; «всех обещаний хлам, встреч и прощаний хлам» (строчка из прекрасного стихотворения Сергея Шестакова, на этот текст есть не менее прекрасная песня у Кати Павловой из «Обе две»). Хорошо выйти под этот снег в той же шубе, постоять под ним, поймать его рукой — в жесте этом есть что-то из глубокого детства. Понять, опять же, что все проходится, все прощается, все забывается, все очищается этим снегом. Все это лирика на один день, а дальше черные сугробы, соль, непролазные кучи, транспортный коллапс. Но нет-нет да и мелькнет где-нибудь снова музыка метели. Где-то в середине февраля, когда только достанешь черненький или чего покрепче, вдруг поднимешь голову или посмотришь в окно — а он все сыплет и сыплет.
Снег идет, снег идет.
К белым звездочкам в буре
Тянутся цветы герберы
За оконный переплет.
И дальше «Мело, мело по всей земле во все пределы». И «Только белых мокрых комьев быстрый промельк маховой», и так далее. Никто, мне кажется, не писал о снеге так много, как Пастернак. Почитая Пастернака и на день-другой примиришься с бесконечной зимой, а там уже и не заметишь, как «Грохочущая слякоть весной черной горит».
Пещера
Опять же, что-то первобытное.
«Почему бы нам не вырыть пещеру?» — предложил я прошлой зимой. И два часа трое сумасшедших рядышком в обледенелом снегу пещеру. То ли физическая работа, то ли свежий воздух, но проснулось в нас, чахлых, что-то даже похожее на удаление. Щеки покраснели, захотелось крикнуть «Эх-ха!». Пещера получилась маленькой, неуютной, так что поместиться там мог только один человек. Каждый по очереди полежал в ней, тупо посмотрел перед собой, вот и все. Но на каждого снизошла вечная мудрость о том, что процесс важнее результата, а лучше вообще ничего не делать и быть как птицы небесные.
Теплые штаны
В прошлом году я купил себе штаны для горнолыжного спорта. Выглядят они весьма изящно, почему я решил носить их не только на горнолыжных курортах типа Куршавеля, но и в Москве, в повседневной жизни. Господи, это было лучшим решением! Ноги в таких штанах чувствуют себя так, будто бы они находятся в хорошо натопленном швейцарском домике — горит камин, и милая женщина в чепчике готовит фондю. Всем рекомендую. В таких штанах можно гулять часами напролет.
Метель
Хорошо надеть наушники, включить «Метель» Свиридова и идти куда глаза глядят. Там есть такая патетическая часть, от которой захватывает дух. Чувствуешь себя несущейся тройкой, шумящим ветром, снежной лавиной. Мой выросший в глухой деревне отец говорил, что самым прекрасным в его детстве было засыпать и слушать, как в поле воет метель. Вот и в свиридовской «Метели» есть эта стихия, и этот засыпающий ребенок. А потом, по дороге домой, можно зайти в цветочный и купить красных роз.
Возвращение с прогулки
Блаженный момент: снять куртку, сапоги, руки опустить под горячую воду, чайник поставить, чашку налить, бутерброд сделать и даже издать какой-нибудь звук, выражая удовольствие жизнью (крякнуть).
Охотники на снегу
Охотники возвращаются со скучной добычей — что там за спиной? Лиса? Крестьяне разожгли костер, чтобы коптить свиную тушу. Сорока летит. Вид с холма в бесконечную даль — деревня, кирха, горы, которых в Нидерландах никогда не было, замерзшая река. Где-то там, в низине, на коньках катаются дети. Те, кто повзрослеет, играют в игру наподобие хоккея. А еще дальше, если сильно приглядеться, можно увидеть чей-то горящий дом. Серое небо, невидимое солнце. Все того гляди утонет в серой снежной пыли. Брейгель написал эту картину в 1565 году. Но может быть вдруг выглянешь в окно, если живешь на высоком этаже, или встать на пригорок и увидеть на секунду — ах, вот же он! Вот Брейгель — тут, в зимней Москве или любом другом зазнеленном городе: те же темные деревья, те же вороны, та же даль, те же горы, которых здесь никогда не было, дети на коньках, дым, небо, зима (и даже еще не ядерная). Все та же зима, что и 500 лет назад.
Лучше всего «охотников на снегу» искать где-нибудь за городом. В подмосковном Кратово, например. Там есть замерзший пруд, при желании, можно скатиться кубарем.
Скатиться кубарем, упасть в снег, распластаться наподобие ангела и пошевелить руками, слепить снежок и бросить им в любимого человека, чтобы он обернулся, и увидеть любимые глаза. Зацепиться за что-то простейшее, первобытное, взять за руку, сесть у костра, поесть, попить. А там глядишь — и автобус едет, фары горят. Ехать в этом автобусе долго: вот декабрь проехали, вот январь, вот февраль (тут совсем медленно, в гору, еле-еле плетется). А тут уже где-то и граница Тартара, царства Аида, но ее совсем не видно. Проехали! Март. Солнце поворачивается обратно, грачи прилетели. Как всегда все заново: в один день тает снег, забывается Пастернак, убираются штаны, шубы, шапки. Ну вот и весна наступила, как и 500 лет назад. Может, через год снова наступит. Должна, по крайней мере.
