Обитатели измерений: что рассказывают пейзажи Гарифа Басырова
Художница Евгения Бураева — о выставке Гарифа Басырова (1944–2004) «Другие измерения», открывшейся в МАММ
Строгий Да Винчи, не смело предлагаю я, высоко оценил бы и самого художника, его метод работы и способ презентации. Басыров всегда ждал определенной реакции от зрителя (по его словам из интервью Галины Ельшевской для каталога, изданного галереей «Ковчег» в 2007 году), поэтому всегда старался быть точным в словах (писал экспликации к выставкам, давал конкретные названия сериям и работам). Собственно, он создал каталог своих работ, педантично обосновав в нем все выходные данные. Но не только это. Ясность мысли рождала точность самого процесса рисования, хотя сам художник намекал на то, что просто боится неуверенности, случайности. Отсюда острота карандашной линии, ровный штрих, контролируемый твердой рукой, «деспотическое» строгие отношение к поверхности листа, ни одна касание не ускользнет от его внимательного взгляда.
Кажущаяся простота «махровой» штриховки словно демонстрирует изображение на листе, или наоборот, как будто само пространство начинает сгущаться и проявлять объекты.
Такой завидной точностью руки и мышления не мог не обладать «человек охладённого ума» — это цитата из статьи Галины Ельшевской, по ее воспоминаниям, интеллект с европейской внешностью и поведением. А истоки его стремления к свободе и независимости (определенной, конечно, в условиях советского государства) в творчестве и в сюжетах его больших серий, может быть, стоит искать в его первых детских воспоминаниях о суровой казахской степи, где он родился (Акмолинский лагерь) с её пронизывающим холодным ветром и безграничным пространством неба над головой. Оттуда острая штриховка и скупость цвета.
Как он сам говорил: «С моими героями все случается в пейзаже зауральном, сером, привычном».
В его работах сплелись так часто разделяемые вещи: концептуальная идея и потрясающая пластика. Он вытаскивал своих персонажей из тюрьмы их мыслей и страхов, дарил им умение быть собой. Сейчас кажется, что его ироничность в сюжетах маскирует все самое родное и невыносимо любимое в этих мягких плечах, сутулой спине. Забота и хлопотливость окружили их плечи и спину. Есть только усталость от неразрешимых и неразрешимых в этой жизни вопросов. Убежать, улететь от них, раствориться в космосе. Но пространство пейзажа превращает фигуры в причудливой формы камни, застывшие в странных позах, едва успевшие повернуть голову в сторону закатного неба или бесконечной дали, дуги на горизонте, как будто сам художник парит над поверхностью, стараясь удержать ускользающую возможность смотреть чуть-чуть сверху, но не слишком. У него, одного из лучших исследователей взаимосвязи реальности и обликом человека, острый, все подмечающий взгляд. И он смотрит вслед летящим, парящим, лежащим, спящим над закругляющейся землёй фантому, бесстежным за счет его, басыровской, манеры рисовать, материализующую саму возможность летать. Это подвисающие боги, утопленные потерянным смыслом созданием, заснувшими от скуки над миром, так и оставшимися в простых формах, лепленными деревянными горшечками.
Неловкие движения, лишённые изяществ, нелепые, но очень характерно нарисованные — с точными деталями в складках, сгибах, поворотах фигуры. Попробуй точно нарисовать свернувшегося клубочком человека или застывшего в нём изумления, напоминаю я себе всё время, — это штрихами обозначенные, закодированные нули и единицы безмолвного диалога между фигурами и пространством. Люди пронзивают все уровни и слои пейзажа, как огромные памятники давно исчезнувшей цивилизации, как космический мусор, как оставленные бурным рождением земной поверхности складки гор, микроируюют, боясь быть найденными, под кусты и деревья, расщепляясь на атомы, уносясь к звёздам. Басыров будет коллекционировать, педантично исследуя и изображая, все возможные формы взаимодействия пространства и объектов.
Меняя манеры рисовать, легко переключаясь из цветного в серое, из контрастного в едва видимое, он манипулирует зрителем, заставляя подглядывать, подслушивать, становиться в нём раздражающей позиции наблюдателя и таким образом на себе почувствовать этот неуловимый сквозняк советского бытия. По сути, что в нас изменилось? Исчезли габардинистые пальто и шапки-пирожки, так же как забота и нерешенные вопросы круглят наши плечи, так же неловко можем мы двигаться, так же раскиданы и потеряны в пространстве, так же застываем, осознавая бесконечность космоса.
Один из лучших исследователей советского и пока неевербализуемого постсоветского, кажется, несправедливо редко становился героем выставок в XXI веке. Большой выставочный проект «Обитаемые пейзажи Гарифа Басырова», организованный при поддержке галереи «Ковчег», был представлен на разных площадках Москвы в 2007 году, выставка «Обитаемые пейзажи» прошла в ГМИИ им. А.С. Пушкина (2017, кураторы А. Савинов, М. Гадас). И вот теперь с опережением (на два года, для любителей подсчетов) — «Другие измерения» в МАММ (кураторы А. Зайцева, М. Лаврова). К каждой из выставок был сделан каталог. Последний большой — в виде тетрадей, что согрело бы душу художника, так любившего строгость и порядок в делах.
Кажется, что его работы как раз были нужны тогда и нужны сейчас, чтобы проложить мостик между советским и постсоветским человеком. Каким образом такие характерные отличенные рисованные персонажи из его больших серий, иллюстраций для журнала «Химия и жизнь» за последнее десятилетие XX века разтворились или превратились в знаки и иероглифы его поздних серий «Несущественное» и «раздражающую неясность» (по словам самого Басырова) «Инкубусы»? Они («Инкубусы») кстати очень удачно представлены на выставке в МАММ на столе-ландшафте, засыпанном песком. Учитывая хронологию, инкубусы по сравнению с героями рисунков — это как раз окончательно микуировававшие под пространство персоны, сохранившие только намек на свою принадлежность к реальности в виде гаек, шурупов, непонятных инструментов, любовных прижатий к деревянным телам, как гипсовые советские пионеры, потерявшие лица, но сохранившие трубку или знамя. И песок акмолинской степи, который постепенно поглотит их, сохраняя для будущих исследователей. Такую судьбу предсказывал Басыров своему поколению и вообще советскому человеку?
В уже упоминавшемся интервью Ельшевской Басыров говорил, что боится того, как легко стать плохим пейзажистом. Этот страх всегда характеризовал живого художника, живого в смысле практики. Но каждый раз, когда я вижу работы Басырова, то, от чего замирает сердце моё, и то, что заставляет остановиться и долго смотреть, это та живая материя природы человеческой, пойманная на мгновение в силки точного уверенного штриха, тут же ускользающая в пространство листа, проносящаяся от работы к работе.
Нет, он просто не смог бы стать плохим пейзажистом. Он знал, где скрывается вечность.
