Как ведут диалог поколения литеров

Критик Андрей Мягков анализирует время и взаимодействие писателей разных возрастов

Дискуссия о поколениях с представителями разных возрастов вызывает много вопросов. Однако объединение людей одного поколения кажется слишком сложным, — так, в литературе возникла тенденция классифицировать авторов по дате рождения. Шестидесятники, семидесятники — принцип деления здесь вполне очевидный и грубый. И всё же аналитический подход к этому раскладу не так прост: сложно отрицать, что социальные и исторические условия, в которых формируется человек, не проходят бесследно и порой оставляют явные шрамы.

Итак, каковы текущие направления, которые озвучивают писатели в российской литературе? Начнем с 2000-х, когда стали появляться понятия «проза трехдневных». Воспринимать их как единый поток, действующий в едином литературном контексте, не стоит: вряд ли вы спутали бы сумрачную трилогию Оксаны Васюкиной («Рана», «Степь», «Роза») с ярким автопсиходелом Ислама Ханипаева («Типа я», «Холодные глаза», «Большая суета»).

И, несмотря на заметную разницу подходов, существуют определенные премиальные черты, которые позволяют говорить о миллениумах как о литературном поколении. В первую очередь, это безграничное уважение к травме — и в «Ране» о путешествии с прахом через всю страну, и в повести о восьмивилке и его воображаемом друге «Типа я» сюжет вырастает из смерти матери. Объяснить этот феномен легко: миллениалы стали, пожалуй, первым в России поколением, для которого визит к психологу — не блажь, а норма. Сюда же примыкает еще одна особенность «прозы трехдневных»: их куда чаще интересуют частные сюжеты о современности. Камерная история о человеке, с которым читатель мог бы столкнуться в «Пятерочке», — да; «большой русский роман» в исторических декорациях — обычно нет.

В юмористической оппозиции к миллениалам располагаются условные перестройщики. Тут с периодизацией сложно, но удобной точкой отсчета можно считать Перестройку и первые постсоветские годы. Именно тогда в литературу начали пробиваться писатели, заставившие Советский Союз во плоти, но уже скинувшие с себя цензурные вериги. Татьяна Толстая, Владимир Сорокин, Ольга Славникина, Юрий Мамлеев — писать многие из них начали раньше, но плечи расправили именно тогда.

Перестройщики тоже бывают друг на друга непохожи: взять хотя бы абсолютных ровесников Алексея Варламова (ректор Литературного института, автор романов «Душа моя Павел», «Один») и Виктора Пелевина. Первый предпочитает писать традиционные романы, широкими жестами перелистывающие страницы истории, второй — постмодернистскую катаванию. Объединяет их разве что тяга к большому нарративу — то есть рассказывать о глобальных процессах им несколько интереснее, чем о травмированных людях из «Пятерочки».

Есть еще «сорокалетние» писатели в роде Дмитрия Захарова («Комитет охраны мостов») и Гузели Яхиной («Зулейха открывает глаза»), но они как будто стоят немножко в стороне от заочного диалога, который ведут между собой «старшие» и «младшие». Видимо, причина в том, что этот диалог часто напоминает хрестоматийный спор отцов и детей, и разница в десять лет для такого баттла — недостаточна. А вот 30 — то, что доктор прописал.

О чем спор

Писатель-миллениал Алексей Полярино («Риф», «Кадавр») хоть и относится к идее поколений настороженно, но наличие конфликта признает: «Любое поколение, мне кажется, формируется в противостоянии с поколением предыдущим, так и новые триды патриотизмом сводятся к отвержению примеров и ценностей, сформированных за последнюю четверть века. Причем, это происходит немаренно, не то чтобы тридцатилетние читают старших и делают все наоборот, нет. Просто, по моему, так работает культура».

Неудивительно, что такой демарш встречается «старшими» со скепсисом. Яркий пример — та самая литература травмы, во многом признанная как раз уйти от тех самых больших нарративов и копания в истории, к которым тянется старшее поколение писателей. Недавно представитель «отцов» Павел Басинский («Бегство из рая», «Подлинная история Анны Карениной»), комментируя короткий список литературной премии «Ясная Поляна», признался, что книги о травме ему надоели. Схожий образ высказался в одном из недавних интервью и его коллега по яснополянскому жюри Алексей Варламов: «Мне кажется, что в литературе травмы происходит культ боли. Как будто автор, кроме этой боли, ничего не хочет видеть. А все-таки литература, как мне кажется, интересна тогда, когда она выходит за рамки собственного «я»».

Каким образом же диалог? Как бы там ни было, а принадлежность к разным эпохам действительно накладывает отпечаток: часто писатели 60+ и 30+ волнуют разные вещи, и говорить о них они предпочитают разными языками. Интересно, что даже на саму эту возможность «отцов» и «детей» смотрят по-разному.

Алексей Варламов, например, по поводу переговорного процесса настроен оптимистично: «Мне кажется, что-то такое произошло с нами в культуре, в литературе, что мы сблизились. Я смотрю на молодых авторов — и я не чувствую себя намного старше и опытнее, чем они. У меня нет ощущения, что между нами есть какая-то четкая граница».

А вот Алексей Поляров куда более скептичен: «Если кратко: между поколениями застрял СССР. После 2022 года все настолько сильно заперты в своих пузырях, что ни о каком диалоге речи уже не идет. Связи настолько нарушены, что чисто физически невозможно представить многих писателей из разных поколений в одном помещении. Да что там, даже в одной стране».

Примеряющую позицию занимает еще одна миллениалка Ася Володиная («Протагонисты», «Цикады»). Пространством для разговора она называет ярмарки и фестивали, где дебютанты и мэтры оказываются на одной сцене: «Тут открывается поле для диалога — и, как следствие, конфликта, но такие конфликты тоже могут пойти на пользу: подсветить проблемные точки, расшатать устоявшиеся мнения, вывести на передний план новые фигуры».

Схожим образом предлагает выкуриваться и издательница Елена Шубина, чье имя давно уже стало синонимом качественной прозы. «Редакция Елены Шубиной» работает по принципу личной библиотеки – что бы я хотела в ней видеть, чего мне в ней не хватает, — рассказывает Елена Данииловна. — И я как раз хочу, чтобы молодые прозаики жили в одном доме с мастерами. Стояли на одних полках, выступали на одних презентациях, сближались друг с другом».

Что ж, пусть так и будет.