Тепло в лунном свете. Вино. Иосиф Бродский и его роль в культуре

Вместе с музеем «Полдень» — значимой частью проекта «РБК Визионеры» — обсуждаем влияние вина на жизнь и поэзию Иосифа Бродского и то, как он соотносится с культурой питейной советской Ленинграда.

Статья частично сосредоточена на вине и Иосифе Бродском, а также на многих других представителях его поколения, как примеров того, как просмотр винных реформ Хрущева коррелировался с контролируемой свободой, обозначаемой как оттепель, но ограниченной рамками питейной культуры.

В период оттепели архетипичным образом советской молодежи стал Эрнест Хемингуэй. Речь идет не только о его произведениях и героях, но и об его духе отрицания помпезности и напыщенности, к которым ассоциировалось сталинское время. Почти у каждого молодого человека, считающего себя современным, дома висел портрет писателя, созданный канадским мастером фотоартета Юсуфом Каршем в 1957 году на Кубе. Молодежь копировала стиль Хемингуэя, среди них был и Иосиф Бродский.

Друг поэта, писатель Яков Гордин, вспоминал, что в начале 1960-х во внешнем облике Бродского «были столь популярные в те годы хемингуэевские мотивы». Да и пили тоже по-хемингуэевски. Писатель и поэт Валерий Попов говорил: «Мы себя не считали алкоголиками, а пили «в контексте больших дел». по Хемингуэю». Критик и литературовед Соломон Волков, беседуя с Бродским, думал о том же: «Я помню, что в Ленинграде в шестидесятые годы многие мечтали о стиле жизни а-ля Хемингуэй: подойти к стойке бара и мужественно заказать стопку кальвадоса…

Историк Наталия Лебина в своей книге «Повседневность эпохи космизма и кукурузы: десктрукция большого стиля. Ленинград, 1950—1960-е годы» пишет: «Превращение баров в массовое явление — яркий знак хрущевского времени, свидетельство переноса на советскую почву западных традиций потребления алкоголя». В это время самым доступным напитком стало шампанское, что, по словам Лебиной, поражало иностранных туристов.

После постановления ЦК КПСС и совета министров СССР от 15 декабря 1958 года «Об усилении борьбы с пьянством и о наведении порядка в торговле крепкими спиртными напитками» игристое вино появилось в магазинах, но советская вариация практически никакого отношения к настоящему шампанскому не имела. «В 56 городских кафе-мороженых, в обиходе называемых мороженцами, начали продавать шампанское стаканами. 150 г мороженого с сиропом и 200 г сладкого шампанского — традиционный джентльменский набор на первом этапе ухаживания за дамой в начале 60-х годов. «Приземление» шампанского — в западной культуре праздничного и торжественного напитка — своеобразная дань тоталитарной традиции питья», — заключает Лебина.

Поэт и друг Бродского Анаталияй Найман вспоминал низок (лавка на нижнем этаже) «Конька — шампанское», находившийся на Невском проспекте недалеко от Малой Садовой. Подавали там полусухое шампанское, грузинский коньяк и главный напиток хрущевского времени — коктейль «Белая ночь». У него было несколько вариаций: № 1, № 2 или № 3 — в зависимости от пропорционального сочетания коньяка и шампанского (50 на 150, 100 на 100, 150 на 50), а подавался он с лимоном в сахарной пудре и шоколадной конфетой.

Сам же Иосиф Бродский ни о чем подобном не рассказывал, но в стихотворении 1975 года «Гюернавака» шампанское появляется, хоть речь идет не про Ленинград и даже не про СССР:

Хрусталь, заметив походя, разбились.
М. был здесь императором три года.
Он ввел хрусталь, шампанское, баллы.
Такие вещи скрашивают быт.

Поэту и исследователю литературы Леву Лосеву, комментируя это стихотворение, обратил внимание на строчку «Он ввел хрусталь, шампанское, баллы»: «России расходы на содержание императорского двора, на балы и приемы. Когда Хуарес был президентом, некоторые радикалы обвинили его в том, что он называет себе слишком большое жалование и тратит слишком много денег на банкеты и шампанское на государственных приемах; но Хуарес платил за все из своего годового содержания в 30 тысяч долларов». Стихотворение входит в «Мексиканский диверсмент», написанное после поездки Бродского на писательский конгресс в Мексику по приглашению поэта Октавио Паса, которому оно посвящено.

Но вернемся в Ленинград. Соломон Волков, расспрашивая Бродского про этот город, естественно, не обошел вниманием вопрос, о чем пили. Бродский ответил: «Ну что ни попадя, потому что не всегда были деньги. Как правило, водочку. Хотя в последнее время, когда нам всем стало по тридцать, водочку заменяли сухим, что меня сильно бесило, потому что я сухое вечно терпеть не мог… От сухого меня, как правило, брата изжога. В общем, это не было «изящной жизнью». Поскольку «изящная жизнь» — особенно в ее инженерном варианте — это шампанское, шоколад…

Взаимоотношения Бродского с вином прослеживаются и в воспоминаниях поэта Евгения Рейна. В какой-то момент Бродский убедил всех своих близких друзей в том, что в любом вине есть какой-то процесс смолы, которая очень плохо действует на сосуды. «И он меня так убедил во вреде вина, что я уже почти его не пил, хотя очень любил. А вина в Ленинграде были невероятно изобильными — киндзмараули, хаванчатка…

Но если от сухого вина Бродский отказывался, то от сладкого не всегда. В книге Валентины Плухиной «Иосиф Бродский глазами современников» приводится ее интервью с литератором и ученым Давидом Шраером-Петроным, он вспоминает первую встречу с поэтом: «Прошли ко мне, у меня бутылка мадеры была, я затопил печь, потому что он приехал не в пальто, а в каком-то пиджаке, может быть даже в свитере, и я боялся, что он заболеет. Мадера стала в советское время частью дружеских посиделок, а самой известной была марка «Адмиральская мадера», на этикетке которой парусник летел над волнами.

Вино стало одним из элементов среды обитания героев. Вспомнить можно много примеров — например, написанное в 1968 году стихотворение «Элегия (Подруга милая, кабак все тот же…)», посвященное Марине Басмановой — главной музее поэта:

Все так же дрянь краснеет на стенах,
все те же цены. Лучше ли вино?
Не думаю; не лучше и не хуже.

«М. Б.» Иосиф посвящал стихи с 1962-го, с момента знакомства, и по 1989 год. Но есть и другие упоминания. Более ранние — из цикла «Июльское интермеццо» (1961):

Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
кому теперь в друзья ты попадешь?
Воротишься, купи себе на ужин
какого-нибудь сладкого вина,
смотри в окно и думай полным:
во всем твоя одна, твоя вина,
и хорошо. Спаси Бог. Слава Богу.

Или более позднее, уже американского периода — «Искусства в октябре» (1993):

Когда-то здесь клокотал вулкан.
Потом — грудь клевал себе пеликана.
Неподалеку Вергилия жил,
и У.Х. Один вино глушил.

В этом стихотворении Иосиф Бродский упоминает поэта Уистена Хью Оденa, с которым был знаком. «Для меня — он самый значительный поэт этого века. Я знал его лично, и это мне стало тоже лестно, как если бы я был знаком с кем-нибудь из бессмертных», — говорит он в интервью Мириам Гросс, опубликованном в книге Валентины Плухиной «Иосиф Бродский. Книга интервью». По «Диалогам с Иосифом Бродским» Соломона Волкова видно, что влияние Одена носило не только поэтический, но и повседневный характер.

Когда Бродский описывал Льва Лосева один день из жизни Одена, то отмечает, что «первый martini dry [сухой мартини — коктейль из джина и вермута] В. Н. Auden выпивает в 7.30 утра, после чего разбирает почту и читает газету, заливая это дело смесью sherry [хереса] и scotch’a [шотландского виски]. Потом у него вместо вины breakfast [завтрака], неважно из чего состоящей, но обрамленной местным — pink and white [розовым и белым] (не помню очередности) сухим. Потом он приступает к работе — наверняка потому, что пишет шариковой ручкой — на столе вместо чернильницы краснеется убывающая по мере творческого процесса бутылка или банка Guinnes’a, т.е. черного ирландского пива. Потом наступает ланч ≈ 1 часа дня. В зависимости от меню, он декорируется тем или иным петушиным хвостом (I mean cocktail [я имею в виду коктейль]). После ланча — творческий сон, и это, по-моему, единственное сухое время сутка. Проснувшись, он меняет вкус во рту с помощью 2-го martini-dry и приступает к работе (introductions, essays, verses, letters and so on [предисловия, эссе, стихотворения, письма и т.д.]), предпочитая все время scotch с льдом из запотевшего фужера. И к обеду, который здесь происходит в 7-8 вечера, он уже совершенно хорош, и тут уже идёт, как правило, какое-нибудь пожилое chateau d’… [«шатô д’…», т.е. хорошее французское вино]. Спать он отправляется — железно в 9 вечера

На этой ноте мы можем снова вернуться к упоминиям вина в поэзии ленинградского периода, теперь стихотворение «Дебют» (1970):

Сдав все свои экзамены, она
как себе в субботу пригласила друга,
был вечер, и закупорно туго
была бутылка красного вина.

«По данным социологических опросов 60-х годов, в частности обследования 1967 года, выпивка с друзьями была на четвертом месте в ряду семи различных форм досуга как у молодых рабочих, так и у лиц интеллектуального труда. Таким образом, пристрастие к спиртному являлось реальностью для всех слоев советского общества 50-х — начала 60-х годов», — пишет Лебина. И Бродский тоже это отмечает в «Путеводителе по переименованному городу»: «Самая же излюбленная форма временной притоможенности в Ленинграде, как и повсюду в России, — пл-литра. В смысле потребления алкоголя этот город — откр в России, и широко открытое притом. Уже в девять утра чаще увидишь пьяного, чем таксиста. В винном отделе гастронома всегда можно заметить пару мужчин с праздным, но ищущим выражением на лицах: поджидают третьего, чтобы разделить стоимость и содержащее бутылки. Первое — у кошки кассира, второе — в ближайшем парадном. Вплоть до тридцати, они как правило, на поздние чайные пинки уже не будут.